Новый год идёт и пляшет.
Новый год поёт, как дышит.
Что он нового расскажет?
Что он свежего напишет?

Мы едем, едем, едем,
Не разжимая век,
В засаленном вагоне
К разъезду Аргиджек...

В тихом месте у реки
Жили-били родники.
И сползались к ним ужи
От покосов возле ржи.

Это чувство до боли знакомо:
Вдруг нахлынет такая тоска,
Словно друга лишился иль дома,
И потянется к стопке рука…

Когда ты вернешься, меня не будет здесь,
Хотя я ещё есть, я ещё есть, ещё есть…
Ты пройдёшь на кухню, разогреешь обед,
Мама спросит: «Добавки?» Ты ответишь: «Нет.»

Плывут туманы над Нижней Тунгуской. Плывут, плывут. Просвечивают сквозь них долгие, протяжные, словно эхо, берега: где высокие да обрывистые, где низкие да замшелые. Бегут по берегам деревья лесные – лиственницы, березки… Бегут, бегут, прячутся в туманах от ветра осеннего, студёного, непременного. А не укрыться им за туманами, не спрятаться! Разнесёт ветер и туманы, разнесёт, разгонит, а что не разгонит – то в небо подымет, в облака-тучи обратит, дождями на землю прольёт, снегами выметет…
Плывут туманы над Нижней Тунгуской, словно призрачными ладонями, словно пальцами белесыми чуть касаясь реки-красавицы. Ожерельями-плёсами расплескались вдоль неё бесчисленные бусинки-самоцветы – сердолики рыжие, кварцы молочные, прозрачные горные хрустали да цветные яшмы …
Говорят, если терпеливо вслушиваться в туманы, то можно порой различить в них древний, манящий, таёжный голос, сказочный голос девки-Синильги…

Они познакомились на отдыхе за тысячи километров от своего родного города. Так получилось, что их туристическая группа представляла из себя «сборную солянку» Советского Союза. И только там, в закарпатском Трускавце обнаружилось, что: в их группе трое сибиряков, причём все трое - из Красноярска, мало того - из одного района города и даже с одной улицы, только дома разные. Естественно, что трое земляков на всех экскурсиях и во всех походах старались держаться вместе. Так и сдружились: Люба и Володя с Любой. Дело в том, что Володя с Любой были мужем и женой, а просто Люба - просто Любой.
Тёзки были похожи друг на друга только именами: Володина Люба - статная высокая блондинка с крупными правильными чертами лица, а просто Люба - стройная маленькая брюнетка с мелкими чертами, но крупными выразительными карими глазами и густыми длинными ресницами. Володя был маленький, белобрысый, круглый, как колобок, с маленькими круглыми глазками. Вообще, он по жизни был округл во всём: в словах, в делах, в характере, в жестах... Чтобы различить Люб в дальнейшем назовём их : Люба большая и Люба маленькая.

На улице Ленина есть здание, которое многие красноярцы издавна отличают по магазинам «Бурёнка» и «Нива». В данном случае названия – просто опознавательные знаки, как молоко и хлеб. Кроме первого этажа все остальные - обычный жилой дом. На верхнем этаже в самое тёмное озаряется изнутри неестественным светом одно окно.
Между прочим, в эти часы в комнате за этим окном никого нет! Хотя так было не всегда. Когда-то в это время там продолжал работать один человек. Звали его Матвей Филипчук. Он был художником...
Не спит художник по ночам,
И вместе с ним не спят картины,
Где прикасаются к очам
В снегах сибирские равнины,
Где знойный воздух пирамид
Мелькнёт по сердцу ветром шалым,

И была мышь. И звалась она слоновою. И были слоны. И звались они мышиными. Огромные-преогромные, неторопливые такие. Чуть больше мыши.
День восьмой.
В те времена в неделе восемь дней было… Как соберутся мышиные слоны посреди озера, как налетят да начнут крякать: хоть уши под подушку складывай! А по берегу слоновая мышь бродит, лапки потирает. Мышам слоновым доверья нет. Недаром они по деревьям ночью лазают и кричат по-дикому, глазищи выпучив. Нагловатый народец, вечно что-нибудь замышляет, пока простые мышиные слоны крякают посреди озёр да гнездятся в камышах.
Прибежал тут к ним как-то мух перепончатый. Уж как он добрался – никто не видел, и шепчет мух страшным голосом: «Берегитесь, слоны! Берегитесь! Ох, нехорошее что-то будет!»
А слоновая мышь на дерево забралась, с ветки свесилась и зреет. Весь день она зрела, а ночью, когда луна поднялась над водой, и ветерок подул, вдруг разлетелась во все стороны. Поднялась она тучей над озёрами да как прыгнет на всех мышиных слонов сразу! Такой переполох начался: вы бы видели! Слоны визжат, отбиваются.

Жило-было дерево в лесу. Доброе-предоброе, только очень печальное. У дерева было небольшое дупло, похожее на глаз, и оно смотрело им вокруг себя и всё ждало чего-то. А ничего особенного не происходило. Просто шумели листья на соседних деревьях, и они шептались между собой. Просто шел дождь, падал снег, светило солнышко, росла трава. Но всё это для нашего дерева было до того просто и скучно, что, ну, совершенно не интересно. Оно ведь хотело чего-то необыкновенного! Чего-то такого, такого, такого… ну, чтоб ни у кого не случалось, только у него.
Соседи-сверстники постоянно подшучивали над ним, кустарники – и те – хихикали иногда. А дерево обижалось. А над ним продолжали подтрунивать.
- Да, как вы смеете так скучно жить?! Как вы можете надо мной смеяться! Над моей особенной мечтой! - восклицало иногда дерево, размышляя само с собой, ведь его всё равно никто не слышал, так оно думало. А ещё оно очень боялось состариться и умереть так ничего особенного и не повидав на белом свете…
Оно так боялось состариться, упасть и сгнить напрасно в сырой траве, так ужасно этого боялось, что однажды заснуло от страха. И привиделся дереву сон…
Огромная без конца и края пустыня, с пересохшим горлом последней земной реки… И ни капли воды. И ни единой травинки. Ни единого деревца вокруг.