Тает солнца живое олово
На ресницах сырой листвы.

Я спокоен, как выстрел в голову,-
Многим проще без головы:

Как счастье, скользнувшее из-подо льда
И в даль уносящее душу,
Повсюду блестит и мелькает вода,
Объявшая небо и сушу.

Есть облака, что тают постоянно,
Плывя на юг по лону океана.
Бесследен путь и холодна вода
Под облаками тающего льда.

Не в жилете, не в камзоле,
Не в надежде на кровать, -
Мне однажды в чистом поле
Доведется помирать.

Был долгим путь почти с конца земли -
К тебе, сестрёнке маленькой и сладкой…
Ты помнишь, как я был твоей лошадкой?
Как в школу, взявшись за руки, мы шли?..

Aзартный у нас народ, можно сказать, иногда просто отчаянный.
Выскакиваю из вертолета, едва присевшего на маленькую деревянную площадку. Ветер сразу же накидывается, пронизывает насквозь и пытается сбить с ног. Свист и грохот винтов. Говорить что-либо – бесполезно, всё как в немом кино. К нам бегут со всех ног по узкой тропочке в снежных барханах люди с огромными баулами. Смена вахт в тундре. Одни только что прилетели на работу, другие тем же рейсом отправляются домой. Спешка сумасшедшая. Пока последние из вновь прибывших, усиленно корячась, ещё только пытаются выгрузить свои пожитки из вертолета, туда же полным ходом начинает грузиться команда отъезжающих. Все толкаются на встречном ходу, увесистыми сумками своими пробивая себе дорогу в светлое будущее.
Внезапно сталкиваюсь нос к носу с Цуранком. Он миролюбиво улыбается. Вахта его кончилась, отчего бы и не поулыбаться в кои то веки. Не любят его на буровых. Нет, не так. Его не просто не любят, а ненавидят смертным боем, да всё бестолку. Цуранок прекрасно знает о том и говорит усмешливо: «А я не девушка – чтоб меня все любили.» Нет здесь такого дела в которое он «не совал бы свой нос» ( так выражаются его горячие «почитатели»). Он знает буквально всё о каждом предмете, находящемся на буровой и о каждом работнике: какой предмет и какой работник в каком состоянии пребывает и где находится сейчас, и, главное, чего стоит на самом деле. Терпеть не может расхлябанности, разгильдяйства и бездельничанья. А пороками этими, по его твёрдому мнению, страдает почти всё живое на земле. И, поскольку мнения своего он ни от кого никогда не скрывает, то и отношение к нему – соответственное.

Ветер дымился снегом, вспыхивая призрачной белесой кисеёй возле понурых фонарей, свиваясь и развиваясь струями тонкой снежной пыли над промороженной льдистой дорогой. Пригибаясь от ветра, навстречу ему шли двое.
- Антоша! Антошенька! Подожди, милый! Не беги так! Я не успеваю!..
- Ты чё прицепилась ко мне? Отвали, а, деловая! Ты, чё? Ты, чё-о-о?! Я правильный пацан, ты чё мне жить-то мешаешь?
- Ну, Антошенька!..
- Отвали, я сказал!
Девушка, всё заметнее прихрамывая, начала отставать.
- Антошенька! Я ножку натёрла!.. Не бросай меня! Пожалуйста!
Парень остановился и с угрожающим видом нарочито медленно повернулся к ней.
- Ты чё, Настька? Не поняла? Я те чё сказал? Вали давай! У меня стрелка с пацанами в кабаке! Чё ты пристала? Тебе сто раз чё сказано было? Ко мне не подходить, я не собес, подавать никому не собираюсь. Ты меня за лоха принимаешь, да?! Ты чё мне по ушам трёшь? Чё пургу-то гонишь? Забодала, коза!..
- Ну, Антошенька! Богом тебе клянусь, матерью клянусь: это чистая правда! Я беременна! У меня будет твой ребёнок, Тошенька!

Жили-были две слезинки-близняшки, каждая в своём глазу. Жили они, не тужили, и не только не знали, что у каждой из них есть сестричка, но даже и не подозревали, что сами-то они есть. Ничегошеньки они не знали и были счастливы.
Но однажды глазки сильно-сильно заморгали, крепко-крепко зажмурились, и скатились слезинки к самым краешкам глазок, а потом не выдержали и побежали нечаянно. И вот добежали они до носика, а с него – до щёчек, а со щёчек – к уголкам раскрытого ревущего ротика, а оттуда – к подбородку. Подбородок был маленький, детский, слезинки увидели на нем друг друга, подбежали, обрадовались, поцеловались, обнялись и стали одной слезинкой, только чуть побольше.
Увидела слезинка далеко-далеко внизу землю да как прыгнет с подбородка, как полетит к земле! Упала она, растеклась немного и превратилась в тёплое солёное море, только очень-очень маленькое море, совсем маленькое, но всё-таки настоящее. Завелись в море рыбки всякие, хвостиками замахали, гуляют туда-сюда, от берега к берегу.

В баснословные времена, в незапамятной стороне
Правил царь-государь с государыней.
Стольный город их белокаменный
Посещали гости заморские,

Теперь, когда всё слишком поздно,
Когда иного не дано,
Ты смотришь тихо и серьёзно
Туда, где тихо и темно.