Жили в одном селе люди – соседи. Неплохо жили: картошку сажали, скот держали, в гости ходили, праздники справляли. Но, однажды, загрохотало вдали, засверкало: война началась и к их селу подбираться стала. Забеспокоились селяне, посоветоваться решили: что делать? Как от войны себя уберечь? Одни говорят: бежать надо, детей спасать. А другие: авось мимо пронесёт? Авось, в погребах отсидимся? А если враг придёт, то увидит он, что мы мирные люди, начальству покорные, хлебосольные, так, может быть, даже наградит или похвалит? Ну, уж, трогать – точно не станет, мы ведь никому вреда никакого не делаем?
Спорили они, спорили, так и не пришли к согласию. Опустело село. Половина соседей уехала, а половина – в погребах прячется, войну пережидает. А сады, огороды – рядом стоят. А в них – чего только нет: и яблоки, и вишня-черешня, и слива , и капуста, и помидоры, и морковь, и малина домашняя – всё растёт! Кур, гусей, уток, поросят – всю живность соседскую, беженцами оставленную, селяне сразу себе разобрали: не помирать же добру живому с голода?! Потом – фрукты-овощи тоже себе забрали: не гнить же им даром на ветках и грядках?!
Тут война совсем близко подошла. Начали в сельские огороды мины залетать, а в сады – снаряды сыпаться. Попряталось село под землю, сидит в погребах, ждёт: что дальше будет? Загорелись дома у одних, порушились от бомб и снарядов у других. Что делать? Где жить? Стали соседи грабить уцелевшие избы своих же уехавших соседей. Не стеснялись, говорили: война всё спишет. Вошли в село вражьи войска. Начали партизан искать. Не могут найти. Согнали всё население на сельскую площадь, требуют партизан выдать. Клянутся люди: нет у них никого такого.
Расстроились враги: им же за каждого убитого партизана премия положена. А потом додумались: вытаскали из толпы всех мужчин - от древних стариков до безусых подростков – и расстреляли. А возле убитых оружие разложили, сфотографировали аккуратненько и генералам своим с донесением фотографии отправили про свою доблестную службу. Плачут бабы и дети, а те им отвечают: не плачьте, война всё спишет.
На следующий же день враги по домам пошли: грабить и еду отбирать. Много женщин молодых пострадало, некоторые не выжили, так над ними враги наизмывались. Немногим из них удалось сбежать из села в чистое заминированное поле. Ни одна не вернулась.
Уехали враги дальше воевать. Остались в селе только старухи да дети. И пришел к ним голод, и начал морить их. Осталось на всё прежнее зажиточное село две-три старухи да полтора десятка детей. Опять вдали война загрохотала. Бежали враги мимо села , все уцелевшие дома пожгли, одни трубы печные остались: нет села. Тут и война кончилась.
Вернулись соседи на пепелище родное, оплакали тех, кого не нашли, отстроили село заново. Лучше прежнего живут, а меж собою так решили: никого больше сюда не допустят. Не спрячутся, не сбегут, никому не отдадут родного села.

Было у матери две дочки. Обеих она крепко любила, растила и вырастила. Стали дочки взрослыми, вышли замуж. Старшая – за богатого и здорового, младшая за бедного и хворого. Уехали дочки в разные стороны, в чужие края с мужьями своими жить. Осталась мать одна. Жила себе потихоньку, много ли надо пожилому человеку? Были бы дети счастливы: одна радость, одна тревога. Досталось каждой из дочерей своё лихо. У одной муж хворал, хворал, так и не стало его. Осталась она одна-одинешенька в бедняцкой хате - с пятерыми малыми детьми. А у другой – не хата, а дворец, не одежды, а наряды, и муженек рядышком – любящий, заботливый: живи – не хочу… а детей нет. Ни лекари, ни знахари, ни деньги большие – ничто не помогло.
Узнала матушка про беды своих дочерей, расстроилась и захворала. Примчалась к ней богатая дочка с зятем. Лекарств накупили, в больницу отвезли, врачам заплатили. Поваров, уборщиц да охранников ей наняли, чтобы жилось хорошо. А младшая со своими детьми так и не приехала. Работает она с утра до ночи, из последних сил надрывается, батрачит на богатых, а не то что на дорогу денег нет, но и детей-то не на что кормить-одевать … Молится она по ночам о матушкином здоровье и плачет от того, что видеть родную мать нет у неё никакой возможности, старшую сестру благодарит мысленно за щедрость и снова плачет.
Только полегчало матери, как заторопилась она домой из больницы, дома и стены помогают. Встретила её старшая дочка с мужем у больничных ворот, отвезла в материнский дом и праздник для неё устроила. В доме прибрано, помыто - уборщицы постарались, повара диковинных блюд наготовили, красота! Духов, отрезов, платьев да обуви разной – без счёта надарила ей старшая дочка. А мама – не в настроении, принимает дары через силу, на ресницах слёзы горькие дрожат. Что такое? Жалеет матушка младшую свою дочь, ту, что и сама не приехала и не помогла ничем. Обиделась её старшая сестра народную мать. Как так? Она столько сделала, так старалась для матери, а та в ответ не её жалеет, а младшенькую, ту, которая и пальцем для родной матери не пошевелила! Развернулась, хлопнула дверью и ушла со своим богатым мужем. Уехали они за границу, нервы лечить. А мать – на почту засеменила, посылки с подарками младшей своей отправлять да внукам. Отпустила она всю прислугу, какую ей наняли, а все деньги тоже туда же отправила. Узнала о том её старшенькая и совсем обиделась. Не приезжает больше и денег не шлёт.
Много ли, мало ли времени прошло: совсем обеднела матушка и расхворалась пуще прежнего. Только ни старшей, ни младшей дочери о том сообщить не может. Денег на звонки нет. Старшая же дочь ей не звонит из гордыни, а младшая – из бедности. Лежит она в старом своем доме, в постели - одна, без сил, без лекарств, без ухода. А на дворе – дождь, ветер – непогода, одним словом. Просочился сквозь щели в окнах ветерок-сквознячок, видит: лежит в постели одинокая пожилая больная женщина. Дотронулся он до её седых волос и всю её историю узнал, и пожалел её, и полетел к её дочерям рассказать, что маме нужна помощь.
Не откликнулась старшая дочь, не поверила ветру или сделала вид, что не поверила, потому что обиду свою простить матери не смогла. Прилетел ветер к младшей дочери, всё ей поведал и про мать её и про сестру родную. Поверила младшая ветру. Собрала детей и отправилась с ними к матери – где пешком, где людей просила подвезти, где как придется. Долго ли, коротко ли, но добрались они все до бабушкиного дома, стали жить вместе и бабушке помогать. И выздоровела она. Хорошо, когда вместе, когда рядом – родные. И в горе, и в радости.

Утром шёл снег. Зашёл на улицу, потоптался во дворе, в лес заглянул, наступил на рыхлый пожилой сугроб, накрыл его свежей шапкой. Задремал сугроб под новой шапкой, свернулся калачиком, полежал да растаял в прошлогодней траве. В обед дождь пошёл. Ходил-ходил кругами по лужам вокруг да около, наследил всяко и ускакал ветер догонять. Выглянули из-под земли навстречу солнцу желтые одуванчики, щурятся ресничками, улыбаются, весне радуются. А солнышко то выглянет из-за облаков, то опять спрячется за ними. Плывут облака по небу, кудрявятся от ветра, как волны в море, кружат головы одуванчикам. И хочется одуванчикам тоже по небу плыть. Эх! Тянутся они к солнцу, тянутся так, что срываются с них мохнатые причёски и летят, плывут вслед за облаками. Это ветер – сорвиголова озорует. Несёт их к рыжему солнцу, радость продляет...

В те времена, когда миром правил Великий Баран, в одном стаде родился невероятный ягнёнок в чёрных трусах. Удивился всевидящий Баран и сказал овцам: «Овцы мои! Я – великий Баран! Я повелеваю солнцу подниматься и опускаться там, где велю. Я – уважаемый Баран! Самая сочная трава в степи растет только из уважения ко мне! Все вы – поклоняетесь мне, потому что я – великий Баран, а вы – овцы мои!» Овцы тут же начали усердно кланяться и кланялись Барану так долго и так приятно, что он, обожавший подобные зрелища, успел забыть всё, о чём хотел сказать. Наконец, овцы устали кланяться и продолжили щипать траву. А Баран всё никак не мог вспомнить то, о чём хотел сказать. Он очень старался, морщил лоб, блеял, даже боднул рогами священный дуб. Не помогло. Тогда он рассердился по-настоящему и повелел солнцу идти обратно, траве - спрятаться в землю, а овцам – исчезнуть. Когда солнце вернулось на восток и спряталось, Баран подумал, что остался совсем один, но вдруг заметил ягнёнка в чёрных трусах. «Почему ты не исчез, как все остальные овцы!?» - вскричал он гневным бараньим голосом. «Потому что я – не овца!» - ответил невероятный ягнёнок. «А кто?» - дрогнувшим голосом спросил великий Баран, потому что догадался. « Я – твой сын», - ответил ягнёнок в чёрных трусах. «У меня много сыновей и дочерей», - возмутился баран. «По характеру все они - овцы, а я – такой же баран, как ты, папа», - возразил ягнёнок. Баран заулыбался: «Но у меня нет чёрных трусов, а у тебя есть. Зачем они тебе?» «Я – футболист! Сыграем?» - ответил юный баран. Старый великий баран создал ворота и мяч. И сыграли отец с сыном в футбол. Полтора часа длилась футбольная битва. Наконец, ягнёнок забил гол. Уставился старый баран на новые ворота и понял, что пора уходить. Вернул он всех овец и всю траву. Попрощался со всеми и улетел в далёкую страну счастливых баранов. Там он смотрит телепередачи про овец и пишет рассказы о своей прошлой жизни. А ягнёнок в черных трусах рассказал овцам про футбол. Они вместе построили стадион. Теперь там все занимаются спортом. Овцы поздоровели и стали стройными. Из ягненка получился замечательный тренер.

Далеко-далеко за семью ветрами жил-был вчерашний день. Все знали, как он выглядел вчера, вечно искали его и опять не находили. А он ждал-ждал, а потом уходил, не дождавшись, на все четыре стороны. И только он уйдёт восвояси, как тут же со всех четырех сторон являлись люди, спрашивали о нём, а потом огорчались тому, что опять не успели его застать. Как тут быть? Думал вчерашний день, рассуждал сам с собою и надумал жить одним днём – сегодняшним. Что там случится завтра – ещё неизвестно. Что вчера было – уже все знают, а что сейчас происходит – не зависит ни от кого, кроме тебя. Смирились люди, поняли, что не найти им вчерашнего дня, и перестали его искать. Но не все. Некоторые до сих пор ищут. Садятся в поезда и самолёты, строят корабли и плывут на них в даль морскую. И шумят их паруса всю жизнь – на семи ветрах…

Жила-была старая добрая Жизнь. Никого она не устраивала. Все были против. Одни – потому что она старая, другие – потому что добрая, а третьи – потому что жизнь… Прогнали её, «Иди», - сказали, - «куда глаза глядят!» А куда они могут глядеть, если жизнь их выплакала от горьких обид? Шла слепая старая жизнь, шла, устала, захотела присесть, передохнуть. Нащупала руками гору, только присела на краешек, как гора перевернулась и стала пропастью. Скатилась жизнь на самое дно пропасти, лежит и думает: что же ей теперь-то делать? Куда деваться там, откуда деваться больше некуда? Стала опять прошлое вспоминать, все свои обиды. Собрались обиды вокруг неё, столько слёз нарыдали, что чуть не утопили в них хозяйку свою, едва не лишили её последних сил. Кое-как дотянулась жизнь до края суши, до берега. На кого теперь обижаться? Кто виноват? Никто. И отпустила Жизнь обиды свои. И простила она всех за всё . Рухнуло сквозь неё море слёз, исчезло где-то внизу, потому что перевернулась пропасть, стала горой, а жизнь – старая и добрая, оказалась на самой вершине! И хлынул в глаза ей свет вечный! И прозрела она, и поняла: самое важное - уметь простить всех!

У него было целых три имени: Эй-ты, Иди-сюда и просто Фюить-Фюить. Он очень гордился такой своей особенностью: у других по одному имени. Ну, два. Изредка. А у него - целых три! «Фюить-Фюить! Принеси тапочки, подмети двор, вынеси мусор, сыграй на балалайке!» Приносил, подметал, выносил, играл. Очень любил ласку. А вот ласка его любила не очень. На него чаще кричали, чем на других. Наверное, потому что он не огрызался в ответ, а становился грустным и молчаливым. Иногда его били. Так просто. Чтобы унять свои огорчения от чего-нибудь в жизни. «Спустить пар», как говорится. Он не защищался, только голову прикрывал. Однажды, после особенно крепкой трёпки, когда ему не удалось защитить даже голову, он лежал, пытаясь заснуть, но не мог, потому что было больно. Вдруг, ему показалось, что кто-то зовёт его тихо-тихо, далеко-далеко за замочной скважиной, в которую пронзительно дул ночной ветер: «Фюить-Фюить! Эй,ты! Иди сюда!» Он встрепенулся, вскочил и побежал! А как не бежать, если тебя зовут? Что если кому-то срочно нужна твоя помощь? Раньше он всегда возвращался, но не в тот раз.
Многие по привычке долго ещё пытались дозваться до него. И Фюить-Фюить говорили, и Иди-сюда, и Эй-ты... Бесполезно. Где он теперь? И жив ли? Вон сколько мусору накопилось. И тапочек никак не найти... А, может быть, теперь он счастливее?

Жил-был Яник. И был у Яника пряник. Решил он его съесть. Только присел, как уже съел. Съел и начал искать: где мой пряник? Кто спрятал? Ищет, ищет, совсем расстроился. Попался Янику зайка. Стой! Куда скачешь? Где мой пряник? Растерялся зайка. Убежал. Плачет Яник. Просит зайку догнать, пряник ему вернуть. Ой, жалко-то как Яника! Догнали зайку. Пристыдили: верни, зайка, Янику пряник! Выпросил зайка пряник взаймы до утра у ворона и вернул его Янику. А сам извинился и домой пошёл.
Ворон на высоком дубе сидел, всё видел. Настало утро. Пришел зайка к ворону без пряника, ушки опущены, кругом виноват, а взять негде. Только хотел признаться во всём ворону, как пошёл с неба дождь из пряников, вкусный, теплый! Радуется зайка, прыгает: бери, дядя ворон! Это всё тебе – за доброту!

В деревне Попадалово жил-был купец. Хороший, добрый, молодой, только невезучий: что ни заработает, всё бедным людям раздаёт. Те радуются, и он радуется, а домой придёт, матушка опять вздыхает, жалеет сыночку невезучего, говорит: «Какой же ты у меня добряк непроходимый!»

Однажды, завелась в лесу моль. Из города прилетела. Маленькая, седенькая, страшненькая, приветливая. Как посмотришь на неё – жалко становится. Бедняжечка. Как она живёт, чем питается: никто в ту пору в лесу не знал. Цвета она была белого, вот и прозвали её Бемолью, то есть – белой молью. Как встретит она кого, так сразу здоровьем интересуется, про житьё-бытьё спрашивает, в гости зазывает. Для каждого приятное слово находит. Отчего же в гости не сходить? Первым зайка на ласковые уговоры поддался. Пошёл в гости, думал морковочкой угоститься. Сладенькой. Угостился…
Возвращается домой, а жена плачет на него глядючи, а детки испугались, под кроватками попрятались. Что такое? Глянул на себя в зеркало и чуть в обморок не упал! Весь заинька битый молью! Живого места на шкурке нет! Ой-ёй-ёй! Убежал из дома - куда глаза глядят. Плачет под кустиком и дрожит: то ли от холода, то ли от позора. Увидела его лиса, обомлела, даже аппетит у рыжей пропал. Не плачь, заинька, сейчас я этой Бемоли устрою головомойку! И пошла с молью воевать. И её моль побила. А потом и волка, а следом - и Михайлу Потапыча, мишку лесного...
Собрались звери лесные вместе, начали горе горевать да думу думать: как так получилось? Такая махонькая, а всех побила, дырками шкуры их изукрасила? Они-то, звери, не знали спроста, что в доме моль не одна живёт, что родни у ней там видимо-невидимо. И все прожорливые. И что питаются они все звериными шкурами. Махом догола объедают! Страшное дело! Вот она какая – эта Бемоль…