В мае 2010 года ко дню Победы в журнале «Северяне» ( №2 (43) 2010, Салехард, тираж 2000 экз.) были опубликованы рассказы Эльдара Ахадова, посвященные Великой Отечественной войне .

С этой журнальной публикацией читатели сайта «Миры Эльдара» прежде не были знакомы. В преддверии майских праздников 2013 года есть возможность почитать эти рассказы так же, как и рассказ «Настя» (отрывок из повести «Люблю и помню») .

    ВСТРЕЧА

                Он ушел на  войну ясноглазым майором. На прощание, стоя уже на пороге,  вдруг торопливо обернулся и, бодро улыбнувшись, сказал жене и сыну: «Ждите меня с победой. Я обязательно вернусь»… Честно говоря, в душе он радовался:  впереди маячили медали, ордена, фанфары, быстрое продвижение по службе, может быть, даже служебная квартира в столице.

Через месяц  армия рассыпалась, словно пепел на ветру…  Приграничный городок, где до войны жила его семья, оказался в руках врага. Всех  военных, попавших в плен,   его правительство заранее объявило предателями, их ожидал суд трибунала – скорый и беспощадный. Тем более – офицеров. Враг тоже не щадил пленённых командиров, не только уничтожая их в первую очередь, но и охотясь за офицерскими семьями. Выбор у майора был невелик: либо погибнуть, либо оказаться в плену. Он никогда не был  трусом,  но   погибать славной смертью героя не стал. Не стал, потому что нужно было найти, защитить и спасти жену и ребёнка.   Он переоделся в простую солдатскую форму и сдался, чтобы выжить и  совершить побег,  и совершить его так, чтобы  ни одна даже случайная   пуля не оборвала его планы: иначе – какой смысл: где и как умирать…

     Целую вечность длиной в несколько недель он провёл в лагере для военнопленных среди бесконечных смертей и отчаяния. Он не знал и не мог знать о том, что жена его погибла под бомбёжкой в первые же дни войны. Ничего он не знал и о том, что его сына вместе с детьми других воюющих командиров и работниками детского дома  пытались отправить в  тыл,  но ещё в начале пути эшелон с ребятишками подвергся обстрелу, и те, кому удалось спастись - укрылись в лесу. Чтобы  сбежать из лагеря наверняка, он записался добровольцем в карательный отряд.

В дороге ему стало известно, что у партизан, которых они преследуют,  находятся дети из семей военных. Обросший щетиной, полуголодный, в чужой солдатской шинели под моросящим осенним дождём, он сбежал из отряда карателей и начал   искать встречи с партизанами.

Они наткнулись на него сами. Отобрали оружие и, конечно, избили. Он честно рассказал им о себе всё. Измученный бессонными переходами партизанский командир сообщил, что его, как дезертира, предателя и вражеского пособника сегодня же расстреляют. В россказни беглого карателя командир не поверил. Ни единому слову. Да и как можно доверять словам врага, который только что преследовал тебя в сыром промозглом лесу? Как можно доверять тому, из-за кого каждый день у тебя на глазах погибают твои товарищи  и умирают дети, которых ты пытаешься спасти?

Майор понимал, что у него нет никакой надежды. И тогда он попросил об одном: показать ему перед смертью ребятишек. Вдруг, да и окажется среди них его сын. «Ну, это вряд ли…» - усмехнулся командир, - «Впрочем, погляди напоследок, всё равно тебя сегодня не станет. Погляди, иуда, на детей, ради которых мы не  щадим своих жизней!» «А, если мой сын подтвердит, что я – это я, а не засланный провокатор?». « Какая разница, что он скажет?! Ты - провокатор и враг народа.  Таких, как ты, нам уже дважды подсылали.    Не о чем нам с тобой говорить».

Всё же его привели к детям. Голодные и усталые - они безучастно глядели на странного избитого до крови человека в рваной солдатской одежде со связанными руками. Им сказали, что это очень плохой дяденька, что он изменник и провокатор и ещё много плохого сказали о нём охранявшие его партизаны.

Сын сразу узнал его.  Он часто рассказывал другим ребятам, какой храбрый у него отец, какой он сильный и как он, настоящий боевой офицер, отомстит за смерть мамы, как  победит и прогонит всех врагов с нашей земли. А ещё он говорил, что отец обязательно вернётся  и найдёт его,  потому что он обещал. И вот теперь уже почти минуту стоял перед ним его отец – лучший из всех отцов на свете - униженный,  слабый человек с глазами, опухшими от гноя, крови и слёз. 

 … «Вы, наверное, мой папа?» - тихо произнёс  сын. Затем он подошёл к отцу и неуверенно прижался к его грязной сырой шинели. Партизаны переглянулись между собой. «Ты ошибся, мальчик. Я не твой папа», - ответил отец запекшимися губами, зажмурившись совсем уж как-то по-детски.

Ночью, когда ребятишки уснули, майора увели подальше от партизанского лагеря и  расстреляли.

ФУРАЖКА

В пронзительно синем небе гуляет радостное чириканье невидимых воробьёв. На широкой площади возле танка-памятника очередной ежегодный митинг по случаю Дня Победы. Возбужденно суетятся телевизионщики, невдалеке играет бравурная подобающая такому случаю музыка. Гремят литавры, сверкают на солнце трубы.

Микрофон, как всегда,    в самый неподходящий момент «фонит» до рези в ушах. Местный холёный депутат недовольно морщится: «Ну, сделайте немедленно что-нибудь с этим безобразием». За спинами взрослых бегают друг за другом дети с шариками и флажками. Бегают, балуются, визжат, ни на что не обращают внимания. Даже на депутата: дети есть дети…

Отзвучали речи с временной трибуны, собранной по   случаю праздника возле танка. Какие-то  люди с дежурными повязками на рукавах деловито формируют людей в колонну для шествия к центру города. Всё как всегда. Впереди реденькая группа ветеранов, следом важные лица города… ну, и все остальные за ними. Группа офицеров докурила в сторонке и, оживлённо беседуя, пристроилась сбоку к колонне. Маленькая девочка плаксиво требует мороженого. Молодая женщина отчитывает её. Затем сдаётся, и они устремляются к лотку с мороженым. Потом - догоняют движущуюся людскую массу.

И вот колонна по широкой улице приближается к центру. Девочка давно доела мороженое и теперь, удерживаемая материнской рукой, вертит головой, пытаясь куда-нибудь ускользнуть, потому как ей скучно.

«Мам! Ну, мам!! Смотри: фуражка! Фуражка!!!» - резко и звонко закричала девочка, тыча сразу всеми пальцами свободной руки куда-то вверх. Все стоявшие рядом невольно задрали головы.

Действительно, впереди на балконе третьего этажа жилого здания, мимо которого собиралась пройти колонна, стояла девушка лет шестнадцати. В вытянутой вперёд и вверх руке она держала обыкновенную солдатскую фуражку. Рядом с ней находилась женщина в черной косынке, по-видимому,  мать. Женщина эта держала лицом к  колонне большую фотографию с траурной черной ленточкой в уголке. С фотографии  на всю улицу улыбался молоденький ушастый парнишка в гимнастерке. Обе женщины, молча, не шелохнувшись, смотрели на приближающееся шествие.

Ветераны, находившиеся во главе колонны, вдруг, сами того не осознавая,  остановились напротив балкона. Следом за ними встала и вся колонна. Офицеры, глядя наверх, один за другим потянулись к козырькам своих фуражек. Словно осеклась, смолкла бравурная музыка.

Наступившую заминку  оборвала та же капризная девочка: «Мам! Ну, мам! А чё все стоят?! Ну, пошли, мам!»

- Да, тихо вы! Слышите! Тихо! – послышался в ответ чей-то негромкий, прерывающийся от слез, голос.

Суетливые люди с нарукавными повязками, очнувшись, ринулись к стареньким ветеранам. Начальствующие недовольно поморщившись закивали на свои дорогущие  деловые наручные часы… И всё двинулось дальше.

А позади удаляющейся колонны под тем же чистым пронзительно синим небом продолжали   стоять на своём балконе юная девушка с  фуражкой в руке и взрослая женщина с большой фотографией   стриженого улыбающегося  паренька.

КАРТОШКА

                Это было давно. Лет семнадцать назад…

Только вёз я не «девушку трактом почтовым», как в песне поётся,  а картошку в грузовом Зиле. Попросило меня, молодого парня, об этом правление нашего профкома. Сам председатель профкома по отечески проводил меня и шофера  в путь-дорогу за картошкой для работников и работниц нашего предприятия.

Была ранняя морозная весна. Картошка, припасенная по осени, у многих в подвалах и погребах либо уже закончилась, либо подпортилась, в общем, подошли припасы к концу раньше срока. Люди собрали деньги, передали их в профком, чтобы для них закупили в деревнях, отдаленных от больших городов, картошку подешевле, не по рыночным баснословным ценам, а по колхозным, скромным.

Мне было дорого их доверие. Я знал, что во многих семьях (особенно с низкой зарплатой) картошка – наряду с хлебом – основной продукт питания.Поэтому и старался…Путь был долгим и изматывающим. Мы с шофером проехали сотни и сотни километров по горам, полям и тайге. Исколесили немало сельских хозяйств, отдаляясь от города на всё более значительное расстояние. То цена была высоковата, то картошки маловато, то уже подпорченная она была… Ночевать приходилось где придётся. Иногда колхозники приютят, иногда председатель местный куда-то подселит. А порой и просто спали, скорчившись, в тесной кабине. Конечно, это изматывало. Тем более, что на дворе (особенно по ночам) ещё гуляли по-зимнему крепкие  морозы и дул пронизывающий до костей хиус.

Наконец в предгорье, километрах в 600 от города нам повезло. Мы нашли то, что нужно. Расплатились с каждым из продавцов-крестьян и поехали назад. Деньги на питание у нас к тому времени закончились, и последние сутки до города мы ехали просто голодные, грязные, заросшие и неспавшие. Но мы исполнили свою миссию!

Мы добыли людям картошку и везли её в город! В полутора десятках километров до города в Зиле кончился бензин. Кое-как удалось выпросить немножко горючего у проезжавших мимо водителей. И вот картошка в гаражных боксах предприятия. Самосвал разгрузился. Но был конец рабочего дня. Не всем успели сообщить одновременно о приходе самосвала. Поэтому люди приходили партиями. В целом, их было три. Первая партия состояла из самых ушлых тёток с ведрами и мешками в руках. Они, аки волки, ринулись стаей на эту кучу. При этом все совершенно спокойно топтались, наступали и раздавливали острыми каблуками своих туфель не приглянувшуюся им по разным причинам картошку. Всё это очень напоминало картинку из деревенской жизни, когда поросята копошатся возле сытного теплого корыта, бодро расталкивая  себе подобных.

Через некоторое время появилась вторая партия «картофельщиков». Потом третья.   Они тоже копошились, как и предыдущие партии. Но им досталось много подавленной вдрызг картошки… Конечно, никто из них не сказал ни единого доброго слова мне или шоферу, зато ненависти и отчуждения я наглотался вдосталь. Нас оскорбляли самыми грязными словами. А одна очень спокойная женщина из молча ушедших с «добычей», просто смачно плюнула мне под ноги на прощанье. От усталости, недосыпа и голода, а более всего - от увиденного и услышанного здесь -  закружилась голова, и меня стало подташнивать …

                «Люди не должны, не могут, не имеют права так вести себя, если в них есть хоть капля  души», - шептал я себе…

И тут вспомнилась мне вдруг материна тетка: она и пятеро её детей умерли от голода в блокадном Ленинграде. Каждый день у тети умирало по ребёнку. А последней рядом с ними легла она сама. И затихла навсегда. Все они лежат в братской могиле на Пискаревском кладбище.

И подумалось мне: а ведь они НИКОГДА не смогли бы вот так, как эти…  уж не знаю, как их можно бы назвать,   топтаться по картошке. Никогда! Даже самый маленький ребёнок в той семье. За что они погибли тогда? За идеологию? Нет, конечно. Им было не до неё. Из патриотических чувств? Вряд ли. Они не были настолько высокопарны, чтобы размышлять об этом.

Они умерли только потому что не поступились тем самым Человеческим Достоинством, которого так не хватало сейчас копошащимся на картофельной куче . Оно значило для них нечто совершенно иное, несравнимо большее, чем   это деловитое лазанье по грязной, обезображенной, задавленной и оплёванной картошке… И обошлось дороже.
… И тогда я заплакал…

НАСТЯ

Много раз мама рассказывала мне эту историю, которую она слышала от своего отца, моего деда Хасяна ( в деревне его звали дедом Василием). И всякий раз снова и снова мы оба словно сами переживали те события... Я уже писал про деда и потому добавлю только, что после ранения в его третьей по счету войне ( до того он прошел всю гражданскую и финскую) его окончательно списали в трудармию. До самого конца войны деда дома не было, он работал на строительстве оборонных объектов. Вместе с ним был там товарищ, с которым он сдружился за время работы. Звали его Андреем. Тоже после ранения, но моложе деда. 

У Андрея случилось большое горе. Ему сообщили, что во время бомбёжки его дом сгорел дотла, а вся семья погибла. И жена, и дети. И остался он один, без родных. В те годы такое было, увы, не редкостью. Вот и у путевой обходчицы Ольги схожее горе. На мужа пришла похоронка, а ребенка у них так и не было, не успели… Иногда схожее горе сближает людей. Особенно, когда они остаются совершенно одни.   

Так незаметно Ольга и Андрей сошлись и стали жить вместе. Прошло какое-то время, и на железнодорожную станцию прибыл поезд с детьми-сиротами, собранными из разных мест. Время было очень тяжелое. По каким-то причинам поезд застрял, а кормить детей практически стало нечем. И власти начали обращаться к местным жителям с предложением, чтобы кто может взять к себе хотя бы по ребенку – сделали это.  

Ольга, посоветовавшись с Андреем, решила забрать одного ребенка к ним. Она хотела девочку. Пересмотрела всех детей и выбрала ту, которая почему-то запала ей в душу – маленькую Настю. Но Настя была не одна, у неё был младший братик, Ванечка. Девочка смотрела большими умоляющими глазами на тётю Олю и держала за ручку братика. Она сказала, что без него не пойдёт никуда . Но женщина не посмела нарушить уговор с Андреем. Вечером она сообщила ему обо всём. Андрей ответил, что ладно одного, но двоих ребятишек им однозначно не прокормить. Придется искать другую девочку.  

Однако сколько Ольга ни ходила к сиротам, ни к кому другому у неё душа не лежала так, как к Насте. А зачем брать в семью - если не по душе? И вот однажды она решилась: будь что будет, но она заберет обоих, не станет их разлучать. И забрала. Дома к вечеру она велела детям залезть на печку и сидеть за занавеской пока не переговорит с Андреем.

Наконец, пришел уставший голодный Андрей. Ольга решила, что сначала накормит мужа, а уж потом обо всём расскажет. Однако он уже заметил странное шевеление на печке за занавеской, только не успел сделать и шага, как оттуда с криком бросились ему навстречу худенькая большеглазая девочка и её громко плачущий братик:

- Папа! Папочка! Родной! Миленький! Ты нашел нас! Родненький наш!..

Андрей, словно пораженный громом, стоял посреди избы, обняв детей до того крепко сцепившимися руками, что разжать их не удавалось ещё несколько часов. Это действительно были его родные дети…