- Эй, Жилдабыл, иди сюда!
Бежит, улыбается, уши мохнатые на ветру шевелятся. Ишь, ты! Если же натворил что-нибудь, бежать не торопится. Хвост между ног прижмет и сам еле волочится да поскуливает виновато. Ну, как такого не простить? А как заметит, что простили, тут же - как подпрыгнет от радости, как лизнет в щеку! Благодарный!
Некоторые, кто имени его не знает, а тоже подружиться хотят, начинают звать:
- Эй, собака, иди сюда!
- Сам ты собака, добрый молодец! – как рявкнет в ответ. А потом как пасть разинет: сразу все сомнения рассеиваются и возражений ни у кого нет. Ещё бы! Триста двадцать зубов в четыре ряда! Какая там собака! Жилдабыл он! Настоящий Жилдабыл в собственном соку! И всё тут.
Лесорубы его с собой на работу брать любили. Хлеборобы тоже. Шибко хорошо деревья перегрызал да пшеничные поля скашивал. Качественно, без брака. А уж вечерком после работы и погулять мог, и хороводы поводить Песни старинные народные жалобные со слезой певал, выл трогательно очень… Все от него плакали.
Бежит, улыбается, уши мохнатые на ветру шевелятся. Ишь, ты! Если же натворил что-нибудь, бежать не торопится. Хвост между ног прижмет и сам еле волочится да поскуливает виновато. Ну, как такого не простить? А как заметит, что простили, тут же - как подпрыгнет от радости, как лизнет в щеку! Благодарный!
Некоторые, кто имени его не знает, а тоже подружиться хотят, начинают звать:
- Эй, собака, иди сюда!
- Сам ты собака, добрый молодец! – как рявкнет в ответ. А потом как пасть разинет: сразу все сомнения рассеиваются и возражений ни у кого нет. Ещё бы! Триста двадцать зубов в четыре ряда! Какая там собака! Жилдабыл он! Настоящий Жилдабыл в собственном соку! И всё тут.
Лесорубы его с собой на работу брать любили. Хлеборобы тоже. Шибко хорошо деревья перегрызал да пшеничные поля скашивал. Качественно, без брака. А уж вечерком после работы и погулять мог, и хороводы поводить Песни старинные народные жалобные со слезой певал, выл трогательно очень… Все от него плакали.