Истошная пуля, разрывая стеклянный воздух, всё неслась, неслась, всё заваливалась бочком-бочком неизвестно куда... И сгинула. “Ну, и дура“ – подумал штык-молодец, опустил голову и, войдя в тучную мягкую землю, тут же и растворился.
Всё. Наступил мир.
И поднялась трава. И запели птицы. И дождинки запахли цветами.
А потом, под солнцем, над нежно-изумрудными лугами засверкали ослепительно-жёлтые пушистые жужжащие бомбочки восторженных шмелей.
Теплый ветерок едва касался шелковистых травинок, а они всё волновались, всё волновались неведомо о чем…
Даже когда вдали, по самому краю окоёма, тяжело громыхая темными клубящимися гусеницами, проползла губастая туча в перистых лохмотьях, даже и тогда более не было страшно ни на земле, ни на небе. Не стало страха нигде.
Всё. Наступил мир.
И поднялась трава. И запели птицы. И дождинки запахли цветами.
А потом, под солнцем, над нежно-изумрудными лугами засверкали ослепительно-жёлтые пушистые жужжащие бомбочки восторженных шмелей.
Теплый ветерок едва касался шелковистых травинок, а они всё волновались, всё волновались неведомо о чем…
Даже когда вдали, по самому краю окоёма, тяжело громыхая темными клубящимися гусеницами, проползла губастая туча в перистых лохмотьях, даже и тогда более не было страшно ни на земле, ни на небе. Не стало страха нигде.