Жили-были два бессмертья. Одно – от Бога, другое – от дьявола. Ну, жили. Не дружили, конечно. Но интересовались иногда: вдруг то, другое бессмертье всё-таки кончилось. Поглядят издали, бинокли на груди поправят и опять разлетаются по делам.

Ай-яй-яй-яй-яй! И как не стыдно-то, а?! Дедушка Гриб старенький, мирно сидел в кресле, смотрел телевизор, как раз лесные новости показывали. Ну, пригрелся, заслушался, задремал чуток. Телевизор тарахтит про всякие далекие международные грибные дела, а дедок похрапывает. Ничего особенного. Он же – на пенсии.
А эти, озорники, что учудили? Что придумали?! Бессовестные! Зубной пастой дедушке усы по всем щекам нарисовать!. О-хо-хо!
Красиво, конечно, колечками. Пушистые такие, белые. Очень старались. Тут же все попрятались, как только дедушка чихнул и проснулся. Только трава-мурава чуть колышется. А так – никого не видать. Дедушка спросонья головой вертит, очки ищет, смотрит вприщурку:
- Детушки! Милые! Где вы?
- Тутушки мы! – откликаются детушки-опятушки, а сами не показываются. Хихикают, пострелята.

Ночь – бескрайняя, непроглядная.
Ветер – в уголках глаз…
Шелест и слёзы
За раскрытым окном…

Текли бесконечные капли дождя,
Трамваи блестели устало,
Вдруг ты оглянулась почти выходя
Во тьму из торгового зала.

Не дотрагиваюсь. Не дышу.
Не прошу. Не звоню. Не пишу.
И не требую. И не молю.
Не тревожу мою не мою.

той ночью снился мне странный сон… Огромные-преогромные врата посреди неба. Резные, вроде как из наиценнейших пород деревьев: и черного, и красного, и коричневого, и белого, и желтого – всех цветов и оттенков, какие только бывают. Резьба искусная, тонкая, всё до самых мелких деталей разглядеть можно: тут и виноградные лозы с гроздьями, и львы рычащие, и медведи, и зайчики, и птички поют, и леса широкие, и реки текучие, и горы высокие, дальние, серебристые… Стал я вглядываться: а оно всё живое и есть! Шевелится, дышит, ветрами шумит…

А перед вратами теми облака белоснежные клубятся, и выглядывают из них отовсюду, как из кустов, малыши-ангелочки. Видно, что много-много их там. Выглянут и снова прячутся.

- Да, что ж это делается, куда вы поразлетелись, поразбежались-то опять, а?! Ну-ка, быстро сюда! Эй, малышня! Хватит копошиться, в кошки-мышки играть, а то я сейчас уже рассержусь!
Громыхая зычным голосом, прохаживается вдоль врат насупленный здоровенный дядька с широкой стриженой бородой и зорко посматривает на ребятню. Раз! Ухватил одного, который зазевался, приоткрыл врата и подбросил его легонько туда. И полетел малыш, ревя и посверкивая крылышками, полетел на землю, в новую свою жизнь…

Одному мальчику купили аккордеон. Мальчик был маленький, а аккордеон большой, очень большой, очень-очень… Поэтому мальчику из-за аккордеона ничего не было видно. И люди тоже его не видели. Всем казалось, что аккордеон сам по себе играет.

Мальчик ходил в музыкальную школу. Там он должен был научиться играть на аккордеоне ещё лучше. Так думали родители мальчика. Но когда он приходил, учителям казалось, что аккордеон сам по себе пришел: мальчика-то совсем не было видно, потому что он всегда находился где-то с другой стороны, а то аккордеон упадет.

В глазах у мальчика появилась грустинка. Ему так хотелось видеть мир! А ведь мир – это не один большой аккордеон, правда же?

И вот однажды мальчик вышел из дома вместе с аккордеоном, но не пошел в хорошую музыкальную школу, а пошел в соседний уютный подъезд, прикрылся там в уголке аккордеоном и уснул в печали.

Жить так, словно каждый миг - это последний, и то, что ты можешь сказать людям в последний миг своей жизни, на краю дыхания - лишь об этом и следует говорить...
А на краю - и за краем - только одно и есть: любовь...

Мы, уходя от слов и обязательств,
Оглянемся: стоит Судьба с мешком
И потихоньку давится смешком
И курит козью ножку обстоятельств...

-И вот тогда-то у них и началась война!...
- Когда «тогда»? Какая война? Ой, чё ты, дед, буровишь-то?..
- Вот что знаю, о том и говорю! За сколько купил, за столько и продаю. Война, я тебе, Федька, говорю, самая настоящая началась! В самый солнцеворот, в «страшные» вечера между новогодьем и крещеньем!
-Да, ну, брехать-то! В солнцеворот - согласен. Только не в «страшные» вечера, а в страстную неделю перед пасхой!
- Вот ты меня, старика, будешь учить!.. Да ты хоть кого спроси, хоть куму мою!..
- Кого? Бабу Аришу, что ли? Ага, помнит она!.. Ты у ней какой сегодня день спроси, она тебе нагородит. У неё куры по три раза в день несутся, а потом замуж хотят.

Наступил день рождения. Как-то сразу наступил на горло со всех сторон, изо всех щелей повылезал и давай хаппибёздить живого человека. И так, и этак, и ещё, и ещё полстолька, а вприкуску, а вприсядку, а с коленцами да на посошок - свят, свят, свят… Страшное дело.

И намерещилось с того страху всякой дряни под утро следующего безвинного безвидного дня!

Вот будто летишь в межпланетном пространстве, а впереди грузовик с прицепом задом вихляет, подманивает, подмигивает аппетитными габаритными огнями, намекает на что-то, типун ему на язык, ни стыда, ни совести. И тут же милицанер подходит вразвалочку, палочкою покручивает, веерочком помахивает, жвачечку жуёт, документики проверяет. Тут уж не увернешься, не отвертишься, не соврёшь, в лес по ягоды-грибы не отправишь - чуть что – тут уж так отхаппибёздят, что мама дорогая, не подходи ко мне, я вся дрожу…

И вот лежишь в межпланетном пространстве и не знаешь: куда от себя деваться, ибо на какой бок ни повернись – всюду он с прицепом своим…

То ли всё сон, то ли день рожденья продолжается. Люди какие-то передвигаются: одни ноги над полом кругом торчат взад-вперёд – человеческие мясные, деревянные стульчатые, железные табуретчатые, конца и края нет. Ой, салфетка упала!.. Подняли, подняли, вспомнили, молодчики! Отлегло маленько. Даже повеселел бы, если б силы были. Да какие тут силы-то после дня рождения?! Где ж тут силы? С чего бы им взяться?