То сникнет, словно неживая,
То вспыхнет, яростно дыша, -
Болит, как рана ножевая,
Неугомонная душа.

Идут часы. Конец столетью.
Дрожат весы.
Железом, бронзою и медью
Стучат часы.

Где леса, как древесные нервы земли,
В небеса над снегами себя вознесли,
Где опять невесомое пламя скользит
Под застуженной кожей звенящих ракит,

Теперь, когда всё слишком поздно,
Когда иного не дано,
Ты смотришь тихо и серьёзно
Туда, где тихо и темно.

Подняться в семь есть тысяча причин,
Вновь час любви обидно быстротечен:
Ты говоришь: я - лучший из мужчин,
Но ведь и ты - прекрасней всех из женщин.

Я другой. И ты меня не знаешь.
Над тобой сияет белый свет.
Звонишь, молишь и напоминаешь...
Что же мне выдумывать в ответ?

И плакали о нём, о воде его, о хлебе его.
Вот дом твой и близкие твои,
И стада твои, и колодцы твои,
И лозы твои, и смоквы твои.

- Слушай, дорогая, а что ты во сне делаешь?
- Кто? Я? Ничего. Я во сне сплю в кровати. А что? Что во сне можно делать? А ты что – не спишь во сне?
- Нет, я тоже сплю, но тебе снится что-нибудь во сне? Вот, например, я вчера во сне опять летал.
- Ты летал? Я спала в кровати, а ты куда-то летал? И куда, интересно?
- Как «куда»? В небо.
- В какое небо, дорогой? У тебя же крыльев нет и лапки махонькие! И вообще, ты – толстый.
_ Не толстый, а упитанный и солидный.
- Прости, ты прав, да, ты – упитанный и солидный. И никуда ты лететь не можешь, потому что ты выхухоль, а не птица какая-нибудь.
Тут выхухоль обиделся на жену, замолчал и отвернулся. Мама и папа выхухоли стояли на краю зеленой лужайки, по которой с криком, играя в догоняшки, носились маленькие выхухольки… Светило ослепительно яркое и теплое солнце. По голубому от счастья небу плыли маленькие, как выхухольки, облачка.

Называть тебя страшно по имени,
Как ходить по кругам лагерей,
Где не молкнет навстречу погибели
«От тайги до британских морей»…

Как звонко девочка смеётся,
Играя в комнате своей,
В её ладошках тает солнце,
И брат хохочет рядом с ней...